Явные указания на такой опыт действительно отсутствуют в «Тайном сиянии», однако следует посмотреть на историю создания этого фильма. В его основе лежит «История насекомого» писателя Ли Чхонджуна, где также затрагивается тема похищения ребёнка и переживание такой травмы. Ли Чхандон, однако, сильно видоизменяет оригинальный роман, смещая акценты (главным героем в романе был муж), добавляя персонажей (к примеру, Чончхана) и само место действия, Мирян 131 . На поверхности «История насекомого» не имеет никакого отношения к Кванджу, контекст, в котором этот рассказ был выпущен (середина 1980-х годов, когда развивалось движение за демократизацию), сильно повлиял на личное восприятие режиссёра. Как говорит об этом сам Ли Чхандон:

«В 1988 году, когда слушания 132 были в самом разгаре, я прочитал в ежеквартальном журнале «Иностранная литература» рассказ «История насекомого» Ли Чхонджуна. Я читал его, и моё первое впечатление состояло в том, что это рассказ о Кванджу. На слушаниях расследовались причина и виновные в бойне в Кванджу, но в политическом плане в то же время проводились публичные дебаты о примирении. Несмотря на то, что в «Истории насекомого» не было даже намека на Кванджу, я прочитал этот рассказ как историю о Кванджу. Роман как бы спрашивал у читателя: Кто может простить преступника до того, как это сделает жертва? И кто знает, насколько искренне раскаивается преступник? Постановка таких вопросов — это великое достоинство романа Ли Чхонджуна, и я почувствовал что-то трансцендентное, что-то за пределами [сюжета] этого рассказа.

[…]

Когда я закончил [снимать] «Оазис», меня заинтересовал ироничный контраст между ощущением пространства под названием Мирян и значением его имени. Кажется, что [в моей голове] это невольно объединилось с «Историей насекомого». В «Истории насекомого» происходит похищение ребёнка, но, как я уже сказал, похищение — очень типичный случай, поэтому я посчитал его очень обременительным [для включения в сюжет фильма]. Вот я и подумал о том, чтобы поменять его на что-то другое, но не существует происшествия, которое приносило бы больше боли женщине, нет более несправедливой и болезненной трагедии […], чем похищение ребёнка. Хотя похищение совершает конкретный человек, сначала личность преступника не раскрывается, а потому все вокруг чувствуют себя причастными к этому. Таким образом, эта ситуация отличается от потери ребёнка из-за болезни или автомобильной аварии. Есть и ощущение того, что общество подталкивает преступника к совершению преступления» 133 .

Абстрактная тема прощения действительно оказалась одной из самых важных тем политического и общественного дискурса поставторитарной страны. С одной стороны, речь идёт и о колониальном наследии Японской империи, также ставшее большой темой в 1990-е годы — туда входят проблема вианбу («женщин для утешения», то есть женщин, работавших в японских военных борделях во время Второй мировой войны) 134 , проблема силовой мобилизации корейских рабочих и пр., за которые прогрессивные общественные группы требуют покаяния и компенсации от современной Японии.

С другой стороны, речь идёт о внутрикорейских делах — о прощении бывших президентов и высокопоставленных военных, которые управляли страной в 1980-е годы, среди которых был и президент Чон Духван, напрямую ответственный за жестокое подавление восстания в Кванджу. По итогам судебного процесса он был приговорен к смертной казни, однако впоследствии был оправдан — притом оправдан новым президентом Ким Дэджуном, одним из самых известных диссидентов в период авторитарного управления. Тем не менее, роль периода военной диктатуры в истории Республики Корея до сих пор остаётся противоречивой темой. И именно в нулевые годы президентом Но Мухёном (2003—2007), при котором Ли Чхандон недолгое время был министром культуры, была актуализирована политика «примирения с прошлым» 135 .

Конечно, найти конкретные указания на, например, Кванджу в фильме довольно сложно, хотя можно — один из пользователей корейского блога собрал целый список таких «подсказок» (хотя зачастую они кажутся надуманными) 136 . Здесь, тем не менее, следует обратить внимание на общую логику таких предположений, указывающую на то, что Республика Корея была настолько сильно затронута авторитаризмом — другими словами, «травмирована» — что знаки этого можно найти в самых неожиданных местах.

К примеру, можно внимательнее рассмотреть ту песню, что Синэ ставит во время коллективного моления, — уже упомянутую «Ложь» Ким Чхуджа, текст и музыка к которой были написаны легендарным Син Джунхёном в 1971 году. Маркируемая как «вульгарная» и «декадентская», «Ложь» стала одной из многих запрещённых песен после того, как в Республике Корея был установлен режим Юсин в 1972 году. Сама исполнительница и автор песни позднее попали под волну «марихуанового скандала», инициированного правительством, в результате чего не могли выступать вплоть до смерти Пак Чонхи. Для самой Синэ эта песня означает ложь религии как средства душевного спокойствия (в реальной же жизни текст песни лишь рассказывает о разочаровании после расставания с мужчиной, в сетовании на том, что «любовь — это ложь, улыбка — это ложь»). В этом плане цензоры периода Юсин и Синэ в чем-то похожи — они видят в песне то «тайное сияние», которое хотят в ней видеть.

Как и в случае с религией, здесь важен общий принцип «заимствования», ведь в конце концов всё зависит от воли самого человека. Таким образом, Ли Чхандон, безусловно, концентрируясь на личном, индивидуальном, даёт и возможность переноса этого на уровень выше — на уровень корейской истории, корейской коллективности, коллективной травмы корейского народа. Вопрос о том, как понять боль Другого, можно ли простить того, кто принёс боль, и как вообще жить дальше после травмы, имеет повышенную значимость для южнокорейского общества в свете истории этой страны.

В этом плане интересно отметить сцену, где Синэ и Чончхан обсуждают значение слова «Мирян». Для Чончхана (как и для довольно большой части современных корейцев, не знающих ханчу) слово «Мирян» не будет читаться и слышаться как «тайное сияние», «таинственный свет» и прочее, а скорее будет лишь указывать на маленький город, расположенный около Пусана, — город, где, как и в других маленьких городах Южной Кореи, «много консерваторов», «уменьшается население», — в общем, на обычный провинциальный город, каких много. И во взаимодействии между этими двумя смыслами, бытовым и возвышенным, конкретным и общим, личным и политическим, состоит, вероятно, главная точка напряжения «Тайного сияния».

Цикличность как проклятие в «Весна, лето, осень, зима… и снова весна» (Ким Кидук, 2003)

«Весна, лето, осень, зима… и снова весна» — тягучий и невероятно красивый фильм от культового корейского режиссёра Ким Кидука. Если вы смотрели «Игру в кальмара», то узнаете О Ёнсу, он играет монаха-учителя, который воспитывает мальчика в плавучем храме посреди озера. В роли повзрослевшего ученика снялся сам Ким Кидук.

Для одних это фильм о вечности, для других — о человеческой жестокости и обречённости, для третьих — история о коллективной травме. Раскрыть все эти смыслы можно, посмотрев картину глазами трёх разных людей: визуала, буддиста и жителя Кореи.

Просмотр первый — следите за кадром

В течение фильма мы видим историю жизни человека, но к концу складывается ощущение, что посмотрели всю человеческую историю вкратце. В полтора часа Ким Кидук уместил жестокость, дружбу, любовь, насилие, прощение, благодарность, зависть, горе, отвержение и принятие.